Глава 6.
Милый-милый Гвардеец, прости. Я не успела спасти тебя. Я
была слишком далеко, когда Отчим вышел из темноты у тебя за спиной, и позвал
тебя голосом единственно любившей тебя и преданной тобой женщины.
- Милый-милый. Любимый мой.
Чтобы ты сам все вспомнил, чтобы боль греха слилась с болью
сжавших твое сердце пальцев.
- А-а-а-а-а-а!!!
- Еще один.
Милый-милый Гвардеец, я появлюсь у тебя за спиной и прошепчу
голосом той, кого ты никогда не сможешь забыть. Голосом той, чье предательство
ты считаешь своим самым большим грехом:
- Любимый, я прощаю тебя.
- Прощаешь?
- Да.
- Ты больше не злишься?
Ведь главное как ты умрешь: улыбаясь на пороге дороге к
замкам из облаков, плача перед кострами чистилища, где ты будешь до тех пор,
пока не забудешь всех, кого так любил и всех, кто любил тебя, или в ужасе не
проходящей ночи.
В черной населенной демонами пустоте ада...
Отчим вышел из темноты и Гвардеец погибнет.
Я осыплю Гвардейца призрачным серебром, и он умрет.
Отчим нашел его у костра старых, обведенных черным
фотографий. Он стоял и смотрел на них. На всю свою жизнь, застывшую на горящем
картоне.
Вот он родился. Вот руки матери держащие его. Вот его первый
шаг. Вот его первый друг. А вот первая вечеринка, дожившая до утра.
Все двадцать девять лет.
Отчим вдохнул его боль. Отчим провел языком по губам,
упиваясь его болью. Болью что ты умрешь, и уже никто не вспомнит тебя. Болью,
что твою жизнь была только лишь твоим сном.
- Краххх! – отчим всадит руку в его грудь.
Но Гвардеец даже не закричал.
Что боль от пронзенной плоти с болью от мысли, что тебя уже
нет?
Я поставлю на стол кружку вина, я разложу сигареты и
пододвину кресло.
Гвардеец сядет уставшим в конце пути, и откроет свой первый
альбом.
Вот он родился. Вот он на руках матери. Вот его первый шаг.
Он улыбнется.
- Это было. И это было со мной.
Вот он в цветном колпачке перед тортом с шестью свечками.
Вот он выходит из школы. А вот та, что первой сказала:
- Люблю.
Он улыбнется, выпустив дым и сделав глоток вина.
- Все-таки это было прекрасно.
Все тридцать один год. Вся его жизнь – космос и
бесконечность.
И он скажет:
- Спасибо. Это была славная жизнь, - и тогда я убью его.
* * *
Последней вопль:
- А-а-а-а-а-а-а!!! – это убил мой Отчим.
Последнее, тихое:
- Ах! – это убила я.
* * *
- Жаль.
«Я устала от неопределенности», - писала она, - «Мне
надоело, что я не знаю, кем считать себя».
А ведь ее интересовало совсем не это. Кем меня считаешь ты?
Зачем я нужна тебе? Хоть нет. Женщина пишет мужчине, уже зная ответы на каждый
вопрос.
И суть не в вопросах и ответах на них. Даже предчувствуя его
«нет», уходя, она оставляет записку для того, чтобы он мог перезвонить ей и сказать
«да».
«Кем мне считать себя?»
- Если б я знал это, - сказал Гвардеец, складывая записку
пополам и засовывая ее к тем, что оставили ему женщины успевшие бросить его
раньше, - Если б я знал...
Одни только слезы и плач:
«Мне больше от тебя ничего не нужно».
«Мне надоело бояться забеременеть от тебя».
«Я ненавижу тебя!»
«Ты грязное циничное животное!»
«Будь ты проклят!»
- Да ладно тебе, - сказал он и умер, отправившись в ад.
Умер, убитый моим Отчимом.
Почти каждое утро пополнять это маленькое кладбище из
их несбывшихся планов, и его
несостоявшихся надежд - отклеить записку и сложить ее пополам.
Кто бы написал ему хоть раз:
«Я тебя не принуждаю принимать какие-то решения. Я только
говорю, чтобы ты знал что, не смотря ни на что, я продолжаю ощущать радость по
отношению к тебе».
Что б он ответил?
- Воспоминания, радость моя, воспоминания – все, что
осталось у меня и все что у меня есть. Я живу этим вот уже пятнадцать лет.
Правда раньше у меня была надежда, а теперь осталось только прошлое, которое я
не могу уничтожить и которое заменяет мою реальность.
Я искал ее всю свою жизнь. Я так хотел увидеть ее в тебе.
Но, не найдя, я снова потерял ее, и у меня ничего не осталось. Ни что не может
заменить мне того, чего не было, ни что не может заставить меня разлюбить ту,
что шептала мне:
Я живу любовью. Эта любовь никогда не будет дана мне, но я
не хочу, не могу, я бессилен отказаться от нее. Она снится мне каждую ночь.
Волшебный Город за тихой рекой. Возврата не будет. Она живет
там, далеко. Прошла тысяча лет зимы, и словно в Бертоновском зоопарке у меня
внутри разрослись черные деревья и бродят заброшенные животные, чьи черные
шкуры стали седыми в инеи бесконечной зимы.
Страха нет. Просто я сижу на этом холодном камне и жду,
вдруг где-нибудь там, где кончается лес, появится она - мое солнце, мои облака,
моя поющая по ночам птица.
А иногда я вздрагиваю в метро, чувствуя аромат ее кожи или
ее духов.
- Пах!
Он умер убитый мной. Чтобы попасть в рай.
- Шесть мужчин за одну полночь... Совсем не плохо...
Я не спасла шестерых.
* * *
Отчим поднял руки, и Гвардеец увидел свою старость -
больную, с пигментными пятнами на голых деснах, с седым пухом и со сделанной из
лыжной палки клюкой, шаркающую на грязную кухоньку к кипящему чайнику, и столу
заставленному баночками, кастрюльками и потемневшими от заварки чашками.
За окном падал снег, под батареей стояла миска почти полная
ржавой воды. Возле полки с рецептами, подсунутыми под разбитый телефон, старый
ошейник с потресканным поводком, как память об умершей от старости дворняжке,
подобранной много лет назад замерзшим, грязным щенком. Служившее ей подстилкой
линялое одеяло в углу.
Телевизор, который почти не слышишь, несколько слоев бумаги
на оконных рамах, грязная постель, и отвратительный запах его одинокой старости.
- Нет, - он замотал головой, - Лучше уж умереть.
- Так умри.
- А-а-а-а-а...
И ответом по все Черной Башне:
- А-а-а!
- А-а-а!
- А-а-а!
Я коснулась Гвардейца и он увидел себя.
... внуки приехали на лето. Одни похожие на жену его
старшего сына, другие похожие на его мать. Они бежали к нему, выскочив из машин
родителей, остановившихся перед воротами, чтобы открыть их.
Солнце, травленая медь сосен вокруг, птицы, цветы на
нескошенной лужайке, дорожка из плит песчаника, яркие блики на лаке перил,
виноград вокруг водосточной трубы.
Он сидел на крыльце, улыбаясь им всем. Тертые джинсы, свитер
вокруг толстого живота, и милая женщина у него за спиной.
- Ну что же ты не поднимешься?
- Сейчас, - сказал он, - Сейчас, - узнавая ее голос,
услышанный им впервые так много лет назад...
- Такой будет смерть?
- Тебе нравится?
- Да.
- Тогда «пах»?
И так – все. Все кого нашел Отчим. Все кого нашла я.
Кроме последнего. За исключением одного.
Последний Гвардеец, замерший в ритуальном круге.
Глава 7.
Горящий лиловым круг. Синие тени на черных стенах.
Отчим по левую руку. Кроха за правым плечом.
- Одиннадцать, - сказал Отчим.
- Одиннадцать, - сказала я.
- Последний, - сказал Отчим.
- Последний.
- Будет смешно, если ты победишь.
- Не будет, - сказала я.
- Будет, - сказал мне Отчим, - Смешно и скучно.
- Давай поглядим?
- Давай.
И его рот хлынул потоком слов Черного Волшебства.
